Истории

Позднее счастье композитора: Дмитрий и Ирина Шостаковичи

Дмитрий Шостакович не выносил одиночества. Его первый брак был благополучным, но Нина Варзар скоропостижно скончалась в 1954 году. Со второй супругой он прожил очень недолго, а третий брак композитора окружающие восприняли неоднозначно. Сам же Шостакович был очень счастлив и не скрывал этого…
4.6к.

Дмитрий Шостакович жил в своём, для большинства непонятном мире, но при этом совершенно не выносил одиночества. Его первый брак был благополучным, но Нина Варзар скоропостижно скончалась в 1954 году. Со второй супругой он прожил очень недолго, а третий брак композитора окружающие восприняли неоднозначно. Сам же Шостакович был очень счастлив и не скрывал этого…

Высочайшие похвалы и — унизительная, уничтожающая критика в партийных документах, «К нам едет враг народа», как писала одна киевская газета, бунтовщик в музыке, изгнанный из Московской и Ленинградской консерваторий за «низкий профессиональный уровень», и — «композитор номер один», орденоносец, лауреат. Страх, боязнь ареста, мысли о самоубийстве и — стоицизм. Глубочайшие психологические переживания и — плоские славословия в адрес партии и правительства. «У меня, когда я не работаю, непрерывно болит голова» — два инфаркта, странная болезнь мышц, переломы ног, рак. Если без глянца — наворот событий, не хуже древнегреческого.

Закрытая, немногословная, Ирина Шостакович, жена великого музыканта, согласилась на интервью.

* * *

— При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна… она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает…» И еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу — сто лет?

— Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.

— Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?

— Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый — герой нашего времени.

— Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?

— Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться — нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.

— А вы не спрашивали…

— Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь — и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.

— Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?

— Нет, я не плакала.

— Вы вообще не плачете?

— Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.

— Он плакал…

— Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Тринадцатая — на стихи Евтушенко, включая «Бабий яр». Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич — знаменитый композитор, и в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.

* * *

Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром по его настойчивой просьбе, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной…» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он правда не явился — в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан…» — вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «…моим родителям!»

Позднее счастье композитора: Дмитрий и Ирина Шостаковичи

* * *

— Это была ваша первая любовь?

— Настоящая — первая.

— Сначала он вас полюбил?

— Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.

— А как вы познакомились?

— Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст, с предложением автора: написать дополнительный музыкальный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Даже читать не стал. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева к «Дон Кихоту», я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: сегодня было партсобрание, я сказал, что болен, так что идти не могу, я попрошу Дмитрия Дмитриевича провести вас. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, а в зале много знакомых, идут по проходу и все смотрят на нас.

— Однажды был пустой ряд, в те дни, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.

— Это другая история. Он мне нравился, и я ему, наверное, нравилась, но… А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.

— Почему?

— Потому что возраст, его дети — почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала… Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились и — сразу оба пошли навстречу друг к другу.

— А как дети вас приняли?

— Он, не знаю, каким образом, дал понять, что если обидят меня, обидят его. Я с Галей и Максимом на вы.

— А с Дмитрием Дмитриевичем быстро перешли на ты?

— Конечно.

— И вас не смущало, что он вдвое старше?

— Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.

* * *

Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога. Познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити — Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», — писала не советская, а американская пресса).

Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Та удивилась и — согласилась. Через пару лет он сбежит от нее в Ленинград, попросив двадцатилетнего Максима заняться разводом. Когда ее укоряли в том, что у нее постоянные гости, а муж — музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант — на баяне играл.

«Мою жену зовут Ирина Антоновна… Я совершенно счастлив».

Один из друзей отозвался о ней: «Обворожительная особа».

Это был третий и последний брак Шостаковича.

Позднее счастье композитора: Дмитрий и Ирина Шостаковичи

* * *

— Судьба. Что-то ведал, он ведь увлекался хиромантией.

— Я этого не знаю. Может, до войны. Вообще он был ясный человек.

— И притом азартный карточный игрок.

— А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.

— А отношения с алкоголем? В ранние годы он лечил этим свои душевные травмы…

— Пил умеренно. За ужином рюмку-другую, за обедом.

— У вас был открытый дом?

— Да, бывало много людей.

— Вы хозяйка?

— У нас была очень хорошая домработница, Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная, Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги — отдашь.

— А потом Сталин подарил ему сто тысяч…

— Этого я не знаю. Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.

* * *

Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же — вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. До этого вождь критиковал Александрова за инструментовку, а тот в ответ: это все Кнушевицкий, я ему поручил. Шостакович остановил его, попросив замолчать: как можно говорить о человеке, которого нет и который является подчиненным по армии! В присутствии Сталина никто не позволял себе подобного. Воцарилось молчание. После чего Сталин сказал: а что, профессор, нехорошо получилось… Но гимн выбрал генеральский.

Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина, Шостаковичу предоставлялась новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.

Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович, со свойственным ему нервным юмором, позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».

* * *

— А как случилось, что он подписал письмо против Сахарова, когда на того начались гонения?

— Он не подписывал. Я-то знаю. Действительно, из «Правды» звонили — подписать. Марье Дмитриевне было велено сказать, что нет дома. Один раз — нет, два — нет, где он, на даче, сейчас пошлем машину на дачу. Дмитрий Дмитриевич говорит: давай уйдем из дома. И мы ушли и отсутствовали очень долго, по нашим понятиям, номер уже отправили в печать.

— Куда вы пошли?

— Сначала на Новый Арбат, смотрели «12 стульев», он не вынес, мы ушли с середины. Потом в «Повторный», там «Двое», где играла Вика Федорова, и какие-то кусочки из его Квинтета звучат… А на следующий день появилось письмо, где среди многих подпись Дмитрия Дмитриевича. Такой образ действий был системой. Так же было с Альфредом Шнитке. Это всех возмутило, Боннэр и других. Поди кому объясни. А сколько писем с ходатайствами о реабилитациях он написал!

— Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?

— Для меня нет. С разными людьми он был разный.

— А какой он был с вами?

— Нежный. А что касается внутреннего конфликта… Ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и, соответственно этому, напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы — это определенный тип. Даже Путин — типично ленинградский человек, в смысле проявления эмоций. А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.

<…>

* * *

Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии, барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию. Компроматом была связь с эмигрантами: сестра матери выехала на Запад в 23-м и состояла в переписке с родней.

Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, — признавался Шостакович, — что надо еще было прожить воскресенье. Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли. А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.

* * *

— Вы себя считаете счастливой женщиной?

— Пока он был жив — да, конечно. Очень. Он все брал на себя.

— Есть другая версия: что он был как ребенок.

— Нет. Он определял нашу жизнь — куда пойдем, куда поедем, что будем делать. Чтобы я пошла туда, сделала то или это.

— Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?

— Как к части самого себя.

— То есть это был очень близкий союз?

— Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.

— Музыку свою он показывал вам, когда заканчивал?

— Он проигрывал для себя. Меня звал послушать: «как у меня получилось».

* * *

Закончив потрясающий Восьмой квартет, он, в своей характерной мрачно-иронической манере, сообщил другу: «…написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: „Посвящается памяти автора этого квартета“… Псевдотрагедийность этого квартета такова, что я, сочиняя его, вылил столько слез, сколько выливается мочи после полудюжины пива».

Вообразите: сочинитель сочиняет реквием самому себе!

Официальное посвящение — «Памяти жертв фашизма и войны».

* * *

— А мне посвящена сюита на стихи Микеланджело. На самом деле это ужасно, когда в последней части — две эпитафии, и одна из них — мне. Вот он сидит, живой, теплый человек — и такое пишет (голос дрогнул).

— Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?

— Сыграл. И посвящение показал.

— Как вы прореагировали?

— Я поблагодарила.

— Я понимаю, а внутри?

— Я испугалась (долгая пауза).

— Я думала об одном, редко встречающемся качестве — сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?

— Митя с молодости очень любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе… Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова, которая когда-то служила ему натурщицей, показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», кампания ведь шла по всей стране, и Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь станет исполняться.

* * *

Персонажи «Райка», где высмеяны все партийные бонзы — Единицын, Двойкин, Тройкин. Цитата из любимой Сталиным «Сулико» не оставляет сомнений в адресе пародии.

Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов.

Музыка и жизнь сходятся — как фарс и как драма.

21 июня 1969 в Малом зале консерватории — общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал… И когда в последней части прозвучали слова «Всевластна смерть. Она на страже…», в коридоре консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».

* * *

— Как уходил Дмитрий Дмитриевич?

— Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет — опять. Слабела правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.

— И как вы?

— Что я? Я осталась.

* * *

Из воспоминаний друга: «К телефону подошла Ирина Антоновна… она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций…»

* * *

— Когда его не стало, я решила, что, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше во всех ситуациях. Лучше в музыке, поскольку это главное для него. Будь он жив, он сам бы разбирался. А так мне пришлось.

— А вы не хотите написать воспоминания?

— Не хочу.

— Почему?

— Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.

Из книги Ольги Кучкиной «Смертельная любовь», по материалам Избранное

аватар автора
Марина Карасева Редактор
Наш редактор Марина мечтает, чтобы все дети были счастливыми. А еще о большой библиотеке, например, как у писателя Умберто Эко. Она считает, что личное собрание книг — это колоссальный набор ресурсов, позволяющий сделать даже невозможное возможным. По образованию Марина психолог, много лет работала редактором в разных изданиях.
Клубер — саморазвитие и личностный рост